«При всех бомбёжках в Одессе я себя чувствую спокойнее, чем в Комрате» — история дизайнера из Гагаузии, живущего в Украине

Анатолию Михайлову 37, он родился и вырос в Комрате, а 24 февраля 2022-го встретил в Николаеве. Почитайте его историю о том, как вместе с бывшей женой и ребенком они бежали от войны в Комрат, но не выдержали и вернулись обратно — из-за неприятия атмосферы в Гагаузии и любви к Украине.

Из Комрата в Николаев

Анатолий Михайлов родился и вырос в Комрате, затем окончил факультет дизайна в Кишиневе.

— Сейчас я модельер обувной фурнитуры, больше в фэшн ушел, — рассказывает Анатолий, — А изначально я работал по графическому дизайну. Это наружная реклама, полиграфия, визуализация, вёрстка книг. Всё, что касается 2D-графики. В то время занимался живописью. Пару раз даже выставлялся в Комрате, в Кишиневе. Это очень давно было, 2012 год. Потом я начал плотнее заниматься графическим дизайном [по работе] и забросил.

В 2016 году Анатолий решил переехать в Украину.

— У меня жена (теперь уже бывшая) из Николаева. Мы первый год жили в Комрате. И потом решили попробовать город побольше. Мне хотелось что-то новое, в Комрате было тесно именно по творчеству и по моей профессии. И мы выбрали Николаев, у нее там была уже работа, затем и я тоже себе нашел работу. Мне в Николаеве очень понравилось, очень красивый город на воде, на двух реках, и климат подходящий.

Как рассказывает Анатолий, в Николаеве он прижился довольно быстро, а к 2022 году это место стало уже родным домом, который было по-настоящему тяжело покидать. Именно там Анатолий встретил 24 февраля.

«Почему не верил, что начнется война? Честно говоря, я не понимаю»

По словам Анатолия, слухи о том, что Россия нападет на Украину, блуждали в обществе, но сам он в это не верил до конца.

— У меня были друзья, которые всё говорили: «вот сейчас начнется война». Я говорю: «да не будет этого, всё будет хорошо, не переживайте». Вот, например, одна подруга тоже верила в это, и я как раз был у нее в гостях в Херсоне буквально за неделю-две до этого. И мне там показывали город, я видел торговый центр, [который располагался в здании огромной фабрики]. И когда началась война, в первые же недели разбомбили эту фабрику, я смотрел видео, и там ничего не осталось — только руины.

Но в то, что война начнется, не очень верилось. И сейчас я не понимаю, почему мы не верили в это после 2014 года. У меня и друзья есть из Крыма, крымские татары, которые рассказывали это всё. Как пришли русские, как они литературу искали запрещенную, как люди просто пропадали без вести, их знакомые, после оккупации Крыма. И многие не могли туда вернуться. Вот, например, у меня есть знакомый, который сказал: «Я не могу вернуться в Крым, потому что я в розыске как террорист». Но при всём при этом я лично не верил, что начнется война. Почему не верил? Честно говоря, я не понимаю.

«Первое, что я начал делать — это убираться в комнате»

Анатолий вспоминает первые дни после начала полномасштабного вторжения.

— 24-го утром я проснулся, было 5 или 6 часов. У нас в рабочем чате начали все писать, что началась война, появилось видео, где в наш аэродром Николаевский прилетело несколько ракет. Я тогда никаких взрывов не слышал — может, потому что у меня за окном постоянно фуры шумят, там дорога с Одессы на Херсон. Я читал этот чат и просто не верил своим глазам, не понимал, что происходит. Начал сразу звонить бывшей жене, спрашивать, что с ребёнком. С ними всё было нормально, потому что находились далеко, в частном секторе.

Мы были в шоке, я встал и просто не знал, что делать, полнейший ступор. Первое, что начал делать, — это убираться в комнате. Не знаю, это какая-то психология, я просто начал наводить порядок. И потом, после обеда, я забрал ребёнка к себе. Казалось, что ему будет безопасней, если он будет рядом со мной. Когда я его забирал, мы слышали, что летят вертолеты и не понимали: наши это или не наши.

Ночь прошла тихо — именно у нас в городе. И на следующий день я всё-таки вернул ребёнка жене, потому что поразмыслил, что им безопаснее на той стороне города, потому что ближе Одесса, Молдова — если что, они быстрее смогут уехать.

Как рассказывает Анатолий, в этот же день начали доноситься первые взрывы, и он спустился в укрытие, которое организовали в подвале их пятиэтажки. Там же он провел и ночь.

— Когда выбежал во двор, была слышна где-то очень близко автоматная очередь. Потом уже нам рассказали, что там десант высадился со стороны аэропорта. Я быстро забежал в подвал. Там человек 10 прятались, а когда стемнело, ещё прибежали ребята молодые, лет по 18. [Как оказалось], недалеко от нашего дома был обустроен такой пункт, где добровольцы крутили коктейли Молотова. И эти ребята сказали, что после того, как они там поволонтерили, они пошли в воинскую часть (она там рядом), но их не взяли, потому что слишком молодые, не умеют ни стрелять, ничего. До дома им было далеко, поэтому они пришли к нам.  Потом с той же точки пришел к нам парень с коктейлями Молотова и один нам оставил на случай, если будут танки и чтоб мы могли отбиваться. Потом он ушел, а мы остались сидеть с этим коктейлем Молотова в подвале.

Через какое-то время ночью я быстро поднялся к себе. Ребята вообще были в тонком, и мы с другими жильцами притащили пледы, одежду, кушать приготовили, чайник я свой принёс. И мы там сидели, читали новости, общались до утра.

Дорога в Молдову

К утру 26-го Анатолий с бышей женой уже приняли решение, что будут уезжать в Комрат к его родителям. Чтобы добраться из центрального района до частного сектора, где они находились, Анатолию нужно было пересечь мост, который был заминирован и разведен. Он иронизирует, что за шесть лет жизни в городе ни разу не удавалось посмотреть на разведенный мост, а тут вдруг наконец удалось.

— Я подхожу, туман, стоит блокпост и разведенный мост. То есть я это вижу в первый раз, но мне в этот момент вообще не нужно, чтобы он был разведен. И стоят четверо с автоматами.

Пришлось вернуться домой и через какое-то время попробовать снова — на этот раз мост уже свели. Добравшись до пункта назначения, Анатолий столкнулся с тем, что ни бывшая жена, ни ее мать, которую они планировали взять с собой, не хотят уезжать и покидать свой дом. В итоге бывшую жену уговорить удалось, и уехали втроем с ребенком — на попутной фуре. Не было понимания, где их высадят, потому что дальнобойщик ехал в порт, чтобы дальше сесть на паром в Турцию, но в дороге ему позвонили и сказали, что всё закрыто, паром не ходит.

— Мы доехали до таможни, там очереди из машин, из людей километра на два или три. И он нас высадил в самом начале этой очереди, деньги брать отказался, говорит: «Ты что, ненормальный, что ли? Давай быстрей добирайся домой». И в итоге мы почти сразу перешли границу. У меня молдавское гражданство, поэтому ко мне вопросов не было, быстро пропустили. [По ту сторону границы] было очень много волонтеров, и к нам буквально сразу подошел мужчина, предложил довезти до Кишинева. Причем машина ещё такая была — Porsche Cayenne, мы очень удивились. То есть волонтеры были очень разные, куча машин самых разных марок.

В машине была еще и супруга водителя, поэтому Анатолию пришлось сесть в одно из детских кресел на заднем сидении. Отъехав несколько километров от таможни, волонтеры побеспокоились о его удобстве и предложили кресло убрать, но Анатолий отказался.

— Я говорю: поехали, мне вообще комфортно, после ночи в подвале мне очень шикарно.

«Да пусть бомбят их, правильно делают»

Что касается позиции по войне, с родителями Анатолию повезло, но с антиукраинскими настроениями в Гагаузии он столкнулся в первый же день приезда.

— Я пошел в магазин на районе у нас, встретил знакомого, общаемся с ним, рассказываю, что вот, мол, приехал. И идет какой-то тип мимо, услышал наш разговор и говорит: «А шо, да пусть бомбят их, правильно делают». Потом еще какой-то мужик к нему присоединился: «А ты че приехал, ты чего не на войне?»

Эти настроения в обществе ощущались очень сильно — первой не выдержала бывшая жена. В апреле она поехала с сыном к матери, которая на тот момент перебралась из Николаева в Одессу. Изначально — просто повидаться, но назад они так и не вернулись.

— Говорит мне: «Я уже не могу». И ладно я, в Комрате вырос, я всех этих людей знаю, я хоть знаю, как с этим [жить], но она не выдержала просто эту атмосферу комратскую и потом, когда она снова почувствовала дом, Одессу, она не смогла вернуться. Я их уговаривал уехать за границу, но не удалось переубедить. Конечно, мне было тяжело осознавать, что я там в безопасности, а ребенок в Украине.

«У меня бронированное одеяло»

Какое-то время Анатолий продолжал жить в Комрате и работать на старой работе — благо, к офису он не был привязан. В июне 2022-го он навестил семью в Одессе, а затем решил заглянуть в Николаев.

— Я приехал в Николаев — и всё, меня там просто зацепило, не захотелось уезжать. И вроде бы еще там тише стало, линия фронта чуть-чуть отодвинулась ближе к Херсону, хотя было очень близко все равно.

В итоге в городе Анатолий задержался на месяц.

— Как проходил мой день. Я сижу за компьютером, работаю и просто слышу, что взрываются бомбы. Иногда, когда очень близко, я спускаюсь в убежище или просто иду в ванную, сажусь на унитаз и жду, когда всё это закончится. Либо гуляю по городу и слышу, как выходит наша артиллерия, которая в 15 км от города. Тогда мы научились уже различать, когда выход наш, а когда вражеский прилёт.

В начале июля бывшая супруга приехала в Николаев по делам и привезла Анатолию сына на пару дней.

— Он ночует у меня, и тут начинается очень сильная бомбардировка. Я малого с пледом, с простынёй, с подушкой просто укладываю в ванной. На следующее утро, конечно, жена забрала его и уехала обратно в Одессу, потому что такое уже началось.  Я планировал, что приеду к ним через пару дней, чтобы отметить вместе день рождения сына, а потом — обратно в Комрат. И в последний день я будто чувствовал, что что-то должно произойти. Я каждое утро просыпался в четыре, потому что уже мы знали, что в четыре часа начинается бомбардировка.

И я просыпаюсь где-то без пяти минут, лежу и слышу «бах» где-то. Ну мы люди уже привыкшие: думаю, поваляюсь еще в постели, укрылся — как теща говорит, «у меня бронированное одеяло». И снова взрыв, уже ближе. Думаю, что-то подозрительно. Иду в ванную, сажусь на унитаз, и тут начинается… За минуту раз двадцать, наверное, прилетело. И я слышу, как в подъезде сыпется стекло. Переждал, пока этот звук прекратится, выбегаю в подъезд и понимаю, что у меня на двери нет замка — один перекореженный, а второй просто выбило. 

Думаю: ладно, пофиг, надо убегать просто. Мы с соседями спустились в подвал, переждали. А у меня был заказан BlaBlaCar на Одессу, я должен был утром уезжать, у меня уже рюкзак собран. И я звоню водителю, говорю, что не поеду, потому что я не могу оставить открытой дверь. Когда всё закончилось, выхожу из подъезда, а там везде ветки деревьев валяются. Захожу в квартиру, а у меня ни стекла, ни рам нет в окнах. Детская вся в стекле, цветы, горшки, игрушки на полу вперемешку. То есть я понимаю, что капец просто.

Как рассказывает Анатолий, это была съемная квартира, в которой они сами делали небольшой ремонт. Ему повезло найти неиспользованные листы гипсокартона, оставшиеся после работ, ими он закрыл зарешеченные окна. Кое-как починил замок на входной двери — и всё-таки успел на заказанную поездку. Через два месяца, когда Анатолий вернулся проверить квартиру, он обнаружил, что дверь прикрыта, но не заперта — замок опять пострадал от взрыва. Анатолий уже приготовился обнаружить пропажу дорогого рабочего компьютера, который был записан на него, но все вещи оказались на месте — за квартирой присматривали соседи, которых он даже не знал.

— То есть люди до того сплотились, что приглядывали за чужими квартирами. Я продолжал платить за эту квартиру, потому что надеялся вернуться. И тогда я подумал, что останусь, побуду опять с месяц, поработаю там, но той же ночью начали нас опять бомбить. А я в Комрате отвык от этого постоянного беспокойства, если раньше я [сносил это нормально], то тут сердце после первого же прилета схватило, и я подумал, что всё, я не могу… Тогда я отнес компьютер на работу, сказал хозяйке, что больше не снимаю квартиру, и уехал. Мне в Николаеве нравилось даже больше, чем в Одессе, но больше туда смысла не было возвращаться.

«Некоторые стали называть меня бандеровцем и нацистом»

В Комрате Анатолий прожил до сентября 2023-го — а после решил переехать в Одессу, где живет и по сей день.

— При всех бомбёжках в Одессе я себя чувствую спокойнее, чем в Комрате. Мне и до войны было сложно находиться в этой атмосфере в Комрате, не то что во время. Но раньше было как? Ты с человеком общаешься, и вы в хороших отношениях, но у тебя такая позиция, а у него другая. Это не было настолько принципиальным, потому что мы не знали, к чему это ведет. Я даже общался с людьми с Москвы, с России из музыкальной сферы. Я с ними сотрудничал, я помогал им, просто бесплатно мог что-то делать по дизайну, потому что мне это нравилось.

Благодаря им я и познакомился с бывшей женой. И сейчас мы с ней вспоминаем это и не понимаем, как мы могли [не брать в расчет] оккупацию Крыма, Донбасс. Мы все равно считали, что там есть нормальные, адекватные люди. Оказалось, что они не такие уж адекватные. Потом некоторые из них стали называть меня бандеровцем и нацистом.

Причем те знакомые, которые уехали в Россию из Комрата, оказались более неадекватными, чем некоторые коренные, которые до сих пор считают, что лучше пойдут в тюрьму, чем будут служить. Вот, например, был у меня друг из Комрата, который живет в России, и мы с ним незадолго до начала войны созванивались, [звучали фразы в духе] «ты мой единственный друг». И вот началась война — и никакого ни письма, ни звонка от него не было.

[Через пару дней] он мне пишет и говорит: «Я тебе не звонил, потому что боялся, что тебя могут прослушать СБУ». Я такой: что?.. Он думал, что я буду на той же [пророссийской] позиции, что и он, и он не звонил, мол, чтобы меня «не подставлять». Я очень удивился. И были очень длинные разговоры, переписки, после которых мы уже не общаемся. Причем до войны я ему рассказывал, как я жил в Украине. В любом городе я общался на том языке, на каком хотел. Ну понятно, что в Закарпатье люди больше на украинском говорят, но я мог спросить что-то на русском, и меня никто не посылал, никто не бил. Мне человек в форме спокойно объяснял дорогу. Первая моя работа в Николаеве была в полиграфии, которую открыло общество ветеранов АТО («антитеррористическая операция» — так Киев называл своё участие в конфликте в Донбассе, прим. nokta).

Там очень много было людей, ветеранов АТО, которые приезжали, у нас заказывали всякую продукцию полиграфическую. Им государство помогало, например, открыть какие-то фирмы свои, помогало развиваться людям, которые пережили войну на Донбассе. И я очень со многими из них по работе общался по-русски.  И вот один из тех парней был мужем моей коллеги, он был из тех, кого прозвали «киборгами», которые очень долго защищали Донецкий аэропорт. Он музыкант, насколько я помню. Даже есть книжка «Аэропорт», и его фотография там на обложке. С ним мы тоже общались по-русски.

«Виноваты абсолютно все»

Несмотря на то что Анатолий признает некоторых россиян «адекватными», он убежден, что большинство — всё-таки нет.

— Злость у меня на всех. Абсолютно на всех. Вина есть даже на тех, с кем я общаюсь. Когда началась война, я был уверен, что вот сейчас пару дней — и они выйдут на митинги, они свергнут Путина. Знаете, как когда наши деды винили всех немцев, и все были фашистами. Виноваты абсолютно все. После того, что мы пережили и до сих пор переживаем… что-то просто рвется внутри и очень сложно сказать, что кто-то из них хороший.

Вот, допустим, я выставляю какой-то пост, [где обзываю их «руснёй»]. И если мне пишет кто-то: «зачем ты так говоришь, я это на свой счёт принимаю», ну что я могу сказать? Когда мне рядом прилетело, я не могу по-другому написать, мой ребенок чуть не погиб. Что я могу сказать? Ты сам решаешь, относится к тебе «русня» или нет.

«Гагаузам надо как-то сплочаться»

Анатолий возвращается к молдавским гагаузам и их отношению к тому, что происходит.

— Я не знаю, что может изменить взгляды этих людей. Да, есть те, которые куплены — вот все эти шоровские [агитаторы], но это отдельная история. А есть люди, которые искренне верят. Вроде неплохой человек, да, но он искренне верит в то, что Россия не может такое сделать, что в Украине нацисты. Их воспитывали на российском телевидении, как россиян с самого детства надевают в военные костюмы 9 мая. И я вот даже в последнее время уже называю эту войну Второй мировой, а не Великой Отечественной, потому что это тоже часть пропаганды, что мы все часть этого русского мира, и это наше Отечество. Хотя ничего оно не наше, у нас есть свое отечество молдавское. И нас втянули в ту войну.

Мне кажется, их всех готовили к чему-то, к новой войне еще когда 90-е закончились. Появились эти георгиевские ленточки, материнский капитал, которым Путин стимулировал рожать много детей, которые сейчас [и воюют]. Я какое-то время тоже хотел уехать в Россию жить. Я уже готовил документы, но в какой-то момент передумал, после того, как пообщался с ребятами из Крыма, когда познакомился со своей женой будущей. Тогда всё, меня переклинило. И мы с родителями, а мама, которая родилась в Украине, ещё и раньше меня, наверное, хотя мама — поколение еще советское, — мы как-то пришли к этому.

Но я думаю, что в Гагаузии все-таки это не безысходность какая-то. Я общаюсь очень много с молодежью до 25 лет. Очень много адекватных людей. Просто ты говоришь с человеком и думаешь: «Неужели ты гагауз?..» Они всё прекрасно понимают. Они просто не такие шумные, не такие болтливые, как эти вот, которые выходят в аэропорту Гуцул встречать. Конечно, люди увидели вот эти новости и думают, что Гагаузия вся такая ущербная и пропащая. На тех же выборах башкана если бы вышла вся молодежь, мне кажется, был бы совсем другой результат. Не выходят люди, потому что нет альтернатив. Не было ни одного кандидата, [осуждающего Россию]. Мне кажется, надо как-то сплочаться. А как сплотиться? Я не знаю.

«Если мы все уедем, то мы просто сдадим Украину»

Если в начале войны Одесская область оставалась относительно безопасной зоной, то сейчас её обстрелы можно назвать регулярными. Несмотря на это, Анатолий пока не думает возвращаться в Комрат.

— Честно, пока нет таких мыслей, хотя прилетает иногда прям совсем рядом. Здесь жена бывшая с ребенком в соседнем доме живут. И они уже были здесь, когда в жилой дом попали, и мать погибла с маленьким ребенком — это было буквально полтора километра от нас. А отец семейства пошел на фронт и позже тоже погиб. Прилетало часто, но с прошлого года, когда начали «шахеды» использовать, было кошмарно. Сейчас «шахеды» летают, но их очень хорошо сбивают. Бывает, лежу в постели, и такой звук «дзззз» — как будто мопед, но по небу едет. Смотришь в окно — и видишь пулеметные очереди, которые их сбивают — такие трассирующие красные линии. Но потом, конечно, сразу убегаешь в укрытие.

По словам Анатолия, уехать не позволяет чувство долга.

— Это наш дом. Они же этого и ждут, что мы уедем и бросим всё. А если каждый уедет, то что останется? Украина сдастся тогда. Мы живем здесь, потому что это наш дом. У меня родился здесь ребенок, это уже и мой дом тоже. Если мы все уедем, то мы просто сдадим Украину.

Всё равно не каждый, но большинство что-то делает, чем-то помогает. Кто-то донатит, кто-то что-то делает для армии. Я вот как-то ходил помогал плести маскировочную сетку. Стараюсь донатить по возможности — иногда ВСУ, иногда волонтерским организациям.

Как рассказывает Анатолий, на фоне войны увлечения отошли на задний план. Когда-то он увлекался музыкой и участвовал в различных музыкальных тусовках, помогал устраивать небольшие фестивали в Кишиневе. С началом войны он разочаровался во многих музыкантах, которые поддержали российское вторжение.

— Когда началась война, я мало того, что российскую музыку перестал слушать, я вообще ничего сейчас особо не хочу слушать. В целом чем-то увлекаться сейчас и времени не хватает, и желания нет. Когда началась война, приоритеты совсем поменялись. Раньше были какие-то мечты, желание заработать денег, принарядиться, что-то дорогое купить… А сейчас вообще всё это неважно стало. Хочется просто чего-то человеческого. Сменились и приоритеты, и круг общения. Ты знакомишься с людьми и работаешь ради какой-то идеи, ради мира.

Читайте также:

• «Почему я так политизирована? Намного больше вреда от тех, кто ничем не интересуется» — история активистки из Гагаузии
• «Я хочу просто хороших изменений» — как мать троих детей из Казаклии стала активисткой и советницей
• «Гагаузии не нужны талантливые люди, Гагаузии нужны люди, которые молчат» — молодой артист о жизни в автономии
• «По своей сути гагаузы очень даже любят демократию» — бывший ведущий GRT о проблемах автономии и своем переезде в Португалию
• «А сколько ты еще будешь поститься?» — комратчанка о жизни сыроеда

Больше историй уроженцев Гагаузии см. здесь.

nokta